О Хомякове иногда говорят, что он оставался цельным человеком, потому что ему не приходилось испытывать внутренней борьбы. Например, Н.А.Бердяев писал: «В личности Хомякова так мало трагизма, мало катастрофичности, почти нет процесса. Он явился в мир готовым, вооружённым, забронированным. В этом сила его, но в этом же и ограниченность. Под ним земля не горела, почва не колебалась. Он врос в почву тысячелетней крепости и как бы отяжелел, лишился способности к полёту» (1, 80).
Об ошибочности этой точки зрения с очевидностью свидетельствуют ранние стихи Хомякова. В них нередок взгляд на человека как на существо противоречивое. Например, в стихотворении «Заря» (1825):
Заря! Тебе подобны мы —Смешенье пламени и хлада,Смешение Небес и ада,Слияние лучей и тьмы.
Или в двучастном стихотворении «Молодость и старость» (1827): первая его часть выражает радость и жажду жизни, вторая – усталость и разочарование. Конечно, здесь есть влияние романтизма, но человек не станет подчиняться влияниям, к которым не имеет склонности.
В 1825—26 гг. Хомяков пишет трагедию «Ермак». Это произведение тоже далеко от бездумного оптимизма. В трагедии жизнь изображается как тяжёлая борьба. Главный герой, чтобы защитить невесту, убивает опричника, и вынужден скрываться. Поэтому он становится разбойником, но потом, чтобы «с Небом примириться», идёт со своими казаками в поход на Сибирь, желая подчинить её России. Предприятие Ермака увенчалось успехом, но сам он погибает от рук предателей.
«Ермак» – произведение романтическое и кое в чём подражательное, что, наверное, неизбежно, когда автору 22 года. Но в «Ермаке» немало и такого, что принадлежит самому Хомякову и потом получит развитие в его стихах и философских работах.
О «Ермаке» пишут, что это подражание шиллеровским «Разбойникам», и в сюжете, действительно, много общего с трагедией Шиллера. Но у шиллеровских «Разбойников» гораздо мрачнее колорит. Б. Зайцев писал о Жуковском, что его стихи – «ясные» и «прозрачные», что у него не бывает тревожных или мрачных стихов, даже когда он переводит, например, Байрона. То же можно сказать и о стихах Хомякова. Они очень светлы, их красота – умиротворяющая, она отбрасывает свой отблеск и на содержание. «Ермак» – произведение грустное, но при этом очень светлое, его трудно даже назвать трагическим. Можно даже сказать, что форма здесь противоречит содержанию, борется с ним и отчасти побеждает его.
Но на более глубинном уровне содержание смыкается с формой. «Ермак» проникнут верой в бессмертие человека: и его дел, и его имени, и, что главное, – личности. Таково было убеждение Хомякова всю его жизнь, и на этом убеждении строится всё его философское, богословское, поэтическое творчество. В «Ермаке» выражена ещё одна важная для Хомякова мысль – о непреложности нравственного закона. Никакие благие намерения и чувства не могут оправдать измены долгу:
Пускай погибнет имя Ермака,Забытое и презренное миром,Когда я предпочту не только бытие,Но дружбы голос, иль любовь, иль славуТебе, отечество моё.
Никакие страдания Ермака не могут оправдать того, что он стал разбойником. Он проливал кровь и должен умереть, хотя прощённый и со славой.
Мысль о непогрешимой логике нравственного закона Хомяков впоследствии разовьёт и в поэтических, и в историософских своих произведениях.
Настроение ранних стихов Хомякова – возвышенное, светлое и строгое, за ними чувствуется напряжённая внутренняя жизнь:
Червь ядовитый скрывался в земле —Чёрные думы таились во мгле,Червь, извиваяся, землю сквернил,Грех ненавистный мне душу тягчил.Червь ядовитый облит янтарём,Весело взоры почиют на нём.К небу подъемлю я очи с мольбой,Грех обливаю горячей слезой.В сердце взгляну я: там Божья печать,Грех мой покрыла Творца благодать.«Из Саади. На кусок янтаря», 1830.
В ранних стихах Хомякова тема личных чувств – любви, дружбы – всегда связана с темой призвания.
Стихи, посвящённые друзьям, – всегда стихи о призвании. В «Послании к Веневитиновым» семнадцатилетний Хомяков выражает уверенность, что его самого и его друга ждёт слава: своего друга он благословляет на поэтический путь, а его собственное призвание – быть полководцем. В стихотворении «Послание к другу» (1822) он, напротив, мечтает о спокойной жизни и хочет разделить с другом призвание поэта:
Мы дружбе здесь воздвигнем храм священныйИ музам в честь алтарь простой.
Такой взгляд на дружбу у Хомякова не только в юношеских, но и в более поздних и предельно серьёзных стихах. В стихотворении «К В.К.» (1827) верность умершему другу понимается как готовность исполнить то жизненное дело, которое мечтали делать вместе, пройти тот путь, который хотели пройти вместе:
Я воскрешу твои мечтанья,Надежды, сердца жар святойВолшебной силой вспоминанья;Я буду жизнью жить двойной,И, юностью твоею молод,Продливши краткую весну,Я старости угрюмый холодОт сердца бодро отжену;Не презрю я мечты мгновенной,Восторгов чистого огня,И сон, тобою разделенный,Священным будет для меня.
Исследователи неоднократно отмечали сдержанность любовной лирики Хомякова: «Здесь минимальны описания достоинств избранницы, главное же – постоянная настороженность героя, подспудное ощущение, что она не поймёт, не откликнется… Достаточно малейшего повода, чтобы поэт взорвался, его уязвлённая гордость не может вынести даже намёка на отказ, он сам рвёт чуть наметившиеся путы и снова взмывает орлом в небеса («Благодарю тебя! Когда любовью нежной…» (3, 25). Однако причина этой сдержанности, по-видимому, отнюдь не в уязвлённом самолюбии. Просто для лирического героя Хомякова и для него самого возможна любовь только к такой женщине, которая способна понять и разделить призвание. Если «ей дики все мои мечтанья и непонятен ей поэт», значит, чувство к такой женщине – иллюзия. Об этом – стихотворение «Признание» (1830), цикл «Иностранке» (1932). Поэтому его стихотворение о счастливой любви – «Лампада поздняя грела…» (1837), написанное после удачной женитьбы, – в то же время и о приливе вдохновения:
Лампада поздняя горелаПред сонной линию моей,И ты взошла и тихо селаВ слиянье мрака и лучей.…Ушла! но, Боже, как звенелиВсе струны пламенной души,Какую песню в ней запелиОни в полуночной тиши!Как вдруг и молодо, и живоВскипели силы прежних лет,И как вздрогнул нетерпеливо,Как вспрянул дремлющий поэт!
Призвание в ранних стихах Хомякова принимает два образа – поэзии и войны.
Предназначение поэзии очень высоко. Она существует не только для удовольствия людей. Хомяков приписывает ей значение почти космическое, связанное с судьбами мироздания. Например, в стихотворении «Поэт» (1827)
…Луч небесныйНа перси смертного упал,И смертного покров телесныйЖильца бессмертного приял.Он к небу взор возвёл спокойный,И Богу гимн в душе возник,И дал земле он голос стройный,Творенью мёртвому язык.
В стихотворении «Разговор» (1831), построенном как диалог поэта и его противника, выражена та же мысль. Противник поэта утверждает, что поэзия в наш век невозможна, т.к. для неё нет предмета:
Мечта, мечта! Для звучных песенГде чувства, страсти, где предмет?Круг истин скучен нам и тесен,А для обманов веры нет.Главная черта нынешнего века – эгоизм:К чему поёшь ты? ЧеловекСтрадает язвою холодной,И эгоизм, как червь голодный,Съедает наш печальный век.
Эгоизм приводит к угасанию поэзии, вдохновения, а значит, и жизни:
Угасло пламя вдохновенья,
Увял поэзии венец
Пред хладным утром размышленья,
Пред строгой сухостью сердец.
Поэзия обречена течь «струёю мелкой и бессильной, как люди в век наш роковой».
Поэт отвечает на это, что поэзия – предчувствие и начало другого, лучшего века, будущего совершенного порядка вещей:
Взойдёт, я верю, для вселенной
Другого века благодать.
И песнь гремит, блестит, играет,
Предчувствий радостных полна;
И звонкий стих в себе вмещает
Времён грядущих семена.
Этот грядущий мир понимается, конечно, не как лучшее устройство общества, он понимается религиозно:
…Два знака примиренья
Издревле миру дал Творец:
Прощения символ заветный
Один на тверди голубой
Блестит дугою семицветной
Над успокоенной землёй;
Другой гремит во всей вселенной,
Для всех племён, для всех веков:
То звуки лиры вдохновенной
И глас восторженный певцов.
Поэзия многого требует от человека. Вдохновение невозможно без жертв, к нему не способен тот, кто не страдал:
